– Перун храни тебя, дитятко, – сказал наконецПлотица. Обнял меня. И поцеловал в лоб: – Поспешай!

Я шла на лыжах ночным заснеженным лесом, и луна то пряталасьв тучах, то обливала деревья зеленоватым мертвенным светом. Всё это уже было сомной. Много раз я так возвращалась зимой после охоты. Я держала руку у пояса,на рукояти длинного боевого ножа. Никто не застанет меня врасплох.

Я бежала по следу и не боялась его потерять, несмотря наначавшуюся позёмку: лыжи Гренделя продавили снег до травы, до зелёного густогобрусничника. К тому же воевода и кметь не удалялись от берега, чтобы незаблудиться…

Довольно скоро я нашла место, где они попали в засаду.

Я выбралась на поляну, и позёмка обняла мои колени, сухошурша… Я увидела человека, наполовину вросшего в кровавый сугроб, и сердцеостановилось. Мне кинуться бы – но взяла своё вкоренившаяся воинская привычка.Сперва я уверилась, что нету новой засады, и лишь тогда подошла.

Это был Грендель, совсем мёртвый и неподвижный. Опрокинутыйнавзничь, он держал меч в левой руке, потому что правой не было по плечо, онсражался им ещё какое-то время, и на лице застыла не мука, не ярость битвы, асчастье. Он наконец ушёл с побратимом. Он положил жизнь за единственногочеловека, которого любил…

Ужас вздёрнул меня с колен, метнул по сугробам – искатьзарубленного воеводу. Но не было воеводы. Лишь жуткие пятна крови по всейполяне до берега. Волосы приподняли шапку, я в два прыжка подлетела к краюкамышей, ожидая увидеть его сапоги торчащими из дымной чёрной воды… Нет.Тоненький припорошённый ледок у прогалины в прибрежных ракитах был цел, толькопосередине протоки темнел узкий, длинный пролом, словно бы туда метнули сразмаху что-то тяжёлое…

Я опять нагнулась к следам, луна мне помогала. Вот здесьстоял воевода, расшвыривая врагов. Его обложили, как вепря, которого злобнаясвора рвёт со всех сторон, пока хозяин подбегает с копьём. Сколько их было? Неменьше десятка, и они отлетали визжащими псами, ломая с треском кусты. Вотздесь он свалился, и золотая полоска вдоль лезвия вспыхнула в сумеркахпрощальным огнём, проламывая лёд посередине протоки… Я окинула взглядомдеревья: осины да ёлки, берёз не было… Вот глубокие борозды и опять кровь, где еготащили по снегу… Что же дальше? Связали верёвками, заперли в холодной клети?Или утешили раны, за стол с собой посадили, как он их в Нета-дуне сажал?

Колени дрожмя дрожали, так властно звал меня ясно видимыйслед. Я превозмогла себя и возвратилась к мёртвому Гренделю. Если бы онпротрубил в рог, может, мы ещё услышали бы. Но когда приспело время трубить,побратим уже шёл к нему в серебристых струях позёмки, и Грендель не вспомнил ороге и не разобрал, что кричал ему воевода… рванул зубами кожу щита и со смехомкинулся на врагов, и пена шла изо рта, замерзая на бороде… больше не будетобидно задирать меня и надсаживать ворот рубахи, почёсывая волосатую грудь…

Если бы воевода сразу послал меня на вороп, я бы ныневернулась уже на корабль и рассказывала, что делалось в деревне и где ждётзасада на берегу…

Луна померкла за тучами, а когда забрезжила снова, звериныйохотничий нюх остерёг меня, предупреждая, и я оглянулась как раз вовремя, чтобыувидеть, как возле края поляны, между кустов, из позёмки и лунного светабесшумно выткался волк. Глаза у него горели, как две свечи. Могучий,стремительный зверь в серо-серебряной шубе смотрел на меня, принюхиваясь идержа на весу переднюю лапу. Переднюю правую.

Ночь перед Самхейном, когда нет невозможного…

Язык высох в гортани, имя так и не выговорилось. Я пониклана оба колена, протягивая руки. Молчан. Молчанушка… Сейчас вздыбит шерсть назагривке и попятится, огрызаясь, не признавая меня…

Мне показалось, он очень медленно взмыл над сугробами ипоплыл ко мне над струящимся снегом, над змеями летучей позёмки… ударил лапамив грудь, опрокинул, вмял в снег и со щенячьим визгом принялся умывать языком. Ячто было сил обняла его, я вжималась лицом в родную тёплую шерсть, слёзы лилисьручьём.

– Мне-то оставь хоть поцелуй, – прозвучал рядомголос, знакомо привыкший к весскому говору. Ярун стоял надо мной, уперев руки вколени. При нём был меч в ножнах и лук, а из-под полы глядела кольчуга. Такснаряжаются не на охоту.

– Ты откуда здесь?.. – спросил побратим, когдакончили ломать рёбра друг другу.

Не было времени для долгих бесед, но я всё-таки помянула огибели Славомира и о рождении сыновей:

– Вождь жалел, что прогнал тебя… и она тоже жалела.

Я не называла имён, чтобы не подслушал кто-нибудь, незримоподкравшийся по сугробам. Молчан стоял рядом, прижавшись боком к бедру. Я незнаю, чего больше принесла Яруну моя короткая повесть, радости или горя.

– Дядька твой загодя лесом ушёл, к кузнецу, –сказал он, когда я поведала о Гренделе и о двухдневной погоне. – Моиупредили.

Он, оказывается, вправду взялся учить молодых ребят ратномуделу. И выучил на славу. Быстроногие парни вмиг принесли весть о чужом корабле,и Ярун тотчас разослал их по жилым дворам: бабам прятаться в крепи лесной,охотникам с луками и топорами – к нему. Поутру соберутся, где оговорено, пойдуттеребить пришлецов. Сам Ярун побежал взглянуть на нашу деревню, где, какдонесли, причалил корабль, а потом, увидев лыжню, решил посмотреть, куда этонезваные гости ходили. Вот так мы и встретились.

А Молчан с осени жил у него, сам пришёл, вспомнив былуюдружбу. Жил и Куцый, но Куцый теперь отлёживался под лавкой – лютый волкизорвал отважную лайку, загрыз бы совсем, не подоспей, не ударь клыками Молчан…

Мы посовещались, не вернуться ли за Плотицей и остальными,но передумали. Решили вызнать сперва, что поделывали новогородцы – гребли квыходу из разлива, думая заслониться Нежатой и вождём, или сидели все вместе учестной печи, торгуясь о замирении?..

Мы бежали ночным заметённым лесом, и громадные елираскачивались и стонали, а частые звёзды дрожали и прятались в небесах, потомучто с моря надвигалась метель. Позёмка усиливалась, снежные волны катилисьчерез поляны, и перед нами не было больше лыжни, любой след немедленнозаносило. Молчан отворачивал морду от ветра и по временам наступал на пяткимоих лыж.

Луну закрывало всё чаще, и, когда мы выбрались наконец наопушку, над старой пожогой колыхалось белое одеяло. Мир дрогнул перед глазами,а сердце заколотилось у горла, когда я увидела избы и позади них Злую Берёзу.Ветер, мчавшийся с моря, смыкал и размыкал её ветви, как пальцы воздетой,ищущей что-то мёртвой руки… Потом я разглядела корабль возле берега и людей. Попояс в позёмке они спускались вниз к лодье, потом всходили назад.

– Добычу таскают, – сказал побратим.

Добычу, подумала я. Сестрёнок меньших приданое.

Я отмолвила:

– Сведать надо бы, что замышляют.